с матерью о политике, но он догадывался, что эти споры скрывают гораздо более глубокий разлом. Их семьи больше нет, и теперь её тень хранится только в фотоальбомах, в их неверной памяти и между стеблями фантастических цветков на обоях в маминой комнате.

В этот вечер он в последний раз виделся с матерью. Ещё раз на повышенных тонах обсудив Евросоюз и Америку, они обнялись и мама завернула ему с собой кусок яблочного пирога. Потом Кирилл с сыном уехали в Питер к Лене, а оттуда они вернулись в Берлин.

Кирилл работал в рекламном агентстве дизайнером. Недавно его повысили, и теперь он уже руководил целым отделом. Он хорошо зарабатывал, а по ночам тайно ото всех рисовал собственный мультфильм. С Леной он жил тринадцать лет. За этот срок они успели как бы много раз заново переродиться, внимательно изучить друг друга новых, привыкнуть к самим себе, игнорируя или, наоборот, приспосабливаясь к миру вокруг. И как только начинало казаться, что их интерес друг к другу угасает, они как раз подходили к новой черте. И так их отношения обновлялись.

Прошло несколько недель. Было три часа ночи, Кирилл дорисовывал очередной кадр. Ему всё никак не давалась заячья лапка. Телефон прожужжал сообщением, писал брат: “Мама тяжело больна. Врачи говорят о неделях”. Он доработал кадр, сохранил проект, заглянул в фейсбук, потом в инстаграм, просмотрел новости, потом выключил компьютер и прочитал сообщение ещё раз. Зашёл в детскую и постоял над спящим сыном. Потом принял душ, разбудил жену и занялся с ней любовью. Утром он проснулся, физически ощущая груз ночной новости, которая за время сна прибавила тысячу тонн. Он набрал брату, но тот был сильно пьян, хотя обычно почти не притрагивался к алкоголю. Единственное, что он успел понять, так это то, что дела совсем плохи. Шансы ничтожны. Врачи не советуют что-либо делать. Слишком поздно. Толку не будет, только деньги зря потратите. Лена в ванной плакала. Маме он решил пока не звонить.

Он стал проговаривать про себя самые страшные сообщения. Он стал представлять, где, за каким занятием и в какое время суток он услышит худшее. Он программировал свою реакцию и выбирал бар, в который решит отправиться. Он старался оглядеть ситуацию отрешённо, он вспоминал знаменитостей, или героев войны, или литературных персонажей, знакомых, ушедших из жизни совсем рано. Он пытался себя утешить тем, что шестьдесят три – это всё-таки солидный возраст. Он снова перечислял в голове всех Лузиных, Судаковых, Брудеров и Пронькиных, размётанных от Тихого океана до Смоленска. Алтайские немцы, ростовские купцы, брянские крестьяне, архангельские староверы, украинцы, переселившиеся на Дальний Восток. Все эти бесчисленные, накрепко с ним связанные, но в то же время совершенно чужие и неизвестные ему звенья цепи. Если это неизбежно, то не надо об этом думать. Но сознание неизбежности не вселяло в него уверенность, а, наоборот, забирало последние силы. Он думал, что длительная разлука должна была бы приучить его к расставанию навсегда: за последние годы они так редко виделись. Ведь свыкся же он с уходом отца. Отец был музыкантом, он играл на контрабасе. Перебивался случайными заработками, то уходил, то возвращался в какие-то оркестры. Он носил очки на массивных цепочках, шейный платок с узором “битые огурцы”. По бокам рта глубокие морщины, как будто заключавшие лицо в скобки, отчего всё его выражение отдавало какой-то, что ли, условностью. Отец вообще казался каким-то выдуманным, ненастоящим. Он даже не мог вспомнить его голоса. В 2002-м он был среди заложников “Норд-Оста”. В ходе штурма, когда спецслужбы распылили в зрительном зале ядовитый газ, он едва не погиб. Но его успели спасти, воткнув в горло кислородную трубку. След от интубации он прикрывал платком всю оставшуюся жизнь. И вот уже десять лет, как он исчез, просто бесследно испарился. Кирилл и правда представлял, что отец просто расплёл своё тело на составные нити и разлетелся вместе с пылью и тополиным пухом по земле. Что с ним случилось, никто так и не узнал.

Разлука с матерью ни к чему его не приучила. Прошло несколько дней. По ночам ему снилось, что он бежит по падающим в бездну плитам. Он выпивал какое-нибудь сильное седативное средство и звонил маме. Он знал, что она долгие годы страдала бессонницей и его поздний звонок не мог её потревожить. Но каждый раз он всё равно извинялся. Они подолгу говорили, и странно, что даже в эту пору они успевали поругаться, сводя разговор на тему Украины.

Он вспомнил, как в далёком детстве они ездили в Карелию. Жили в какой-то полуизбушке. Из окна было видно большое озеро, которое заключало в себе все оттенки синего – от фиолетового до светло-бирюзового. Она – на краешке кровати читала им Толкиена, Лёша с Кириллом – рядом на полу её слушали. Был жив отец, который так и остался в памяти молчаливой тенью, размешивающей в чайной чашке сахар. Они никогда не сидели так в Москве. Но в этой мизансцене было что-то такое чуждое им, неестественное, как будто подсмотренное в старых северных фильмах о человеке на пороге конца света. Люди ведут себя иначе в новых домах, у них меняются привычки, походка, жесты. Можно как будто заново друг с другом познакомиться, задать старые вопросы и получить на них другие ответы. Они с Лёшей были слишком малы, чтобы задавать вопросы: мир тогда был понятным.

И вот сейчас они созваниваются и говорят до утра.

Они проговаривали заново то, что они и так давно знали: где она познакомилась с отцом, как бабушка Нина получила ложную похоронку (дед Боря оказался всего лишь ранен), как она выиграла в лотерею два миллиона рублей и потеряла билет. Они как будто спешно собирали в мешок рубины и изумруды в пещере сокровищ, дверь в которую вот-вот должна закрыться. Так оно и было. Кирилл сейчас часто вспоминал ту поездку в Карелию. Однажды они гуляли по кромке обрыва. Внизу лежало озеро. Они увидели маленький рыбацкий катер, а прямо под ним плыл настоящий кит. Кирилл подумал, что он похож на болезнь мамы. Она точно так же шла вровень её дням: громадный кит на глубине невидимо сопровождал маленькую лодку. Она ни о чём не догадывалась.

Кирилл услышал как-то по радио о новых разработках немецкого института генетики и биофизики. Их проект назывался “Реплика”. Суть его заключалась в том, что программа считывает биологический и поведенческий синопсис объекта. Она собирает и оцифровывает составляющие характера, жестов, привычек, приблизительный словарный